08 апреля 2017 «Безрассудно смелая и безрассудно глупая проделка». Последняя монархическая демонстрация.

Киев. 30 апреля 1917 года

«Безрассудно смелой и безрассудно глупой проделкой» назвал это происшествие депутат Государственной думы, редактор «Киевлянина» Василий Шульгин. Действительно, монархическая демонстрация, организованная два месяца спустя после падения самодержавия, была явлением незаурядным и единственным в своем роде. К сожалению, она осталась вне поля зрения историков. Между тем это не самое крупное само по себе событие имело весьма серьезные и долговременные последствия, проявившиеся лишь полтора года спустя.

То, что первая и последняя легальная монархическая демонстрация в революционном 1917 г. произошла в Киеве, вполне объяснимо. Город по праву считался “правым” и православным. Именно он стал со временем одним из центров контрреволюции и солидным поставщиком кадров для Белого движения – с ним были связаны судьбы и главнокомандующего Вооруженными силами Юга России (ВСЮР) Антона Деникина, и легендарного белого генерала Михаила Дроздовского, и председателя Особого совещания при Главкоме ВСЮР Абрама Драгомирова, и Василия Шульгина, и многих других вождей и рядовых участников Гражданской войны. Да и сам главный лозунг белого движения – «Единая и неделимая Россия» – имел киевское происхождение: впервые он появился в качестве политического лозунга именно на памятнике гетману Богдану Хмельницкому на Софийской площади  как раз на монархической демонстрации в апреле 1917 г. Революционные дни февраля – марта в Киеве прошли достаточно буднично. Никаких боев, как в столице, не было.  Монархические силы затаились, но, в отличие от других городов, разгромлены не были. Постепенно они начали консолидироваться вокруг одной из ведущих городских газет – «Киевлянина». Благодаря тому, что ее редактор Василий Шульгин участвовал в революции и даже принимал отречение у императора, газету не тронули. Сам Шульгин находился в Петрограде, и все основные заботы по руководству «Киевлянином» легли на плечи его жены, Екатерины Григорьевны. Вокруг нее начала собираться учащаяся молодежь, вскоре стали присоединяться и взрослые, отошедшие от первого послереволюционного испуга.

Весной 1917 г. на улицах Киева мелькали красные, «жовто-блакитные» – украинские, а также польские и еврейские флаги. Не было лишь русских флагов. Русские киевляне – и в первую очередь гимназисты – были оскорблены этим фактом. Возникла идея проведения демонстрации под своими знаменами. Сначала хотели приурочить ее к встрече французской делегации, но представители революционных национал-сепаратистских партий, также участвовавшие в чествовании союзников по Антанте, заявили, что они сорвут мероприятие, если на нем появятся русские триколоры. Решено было избежать скандала.  Датой проведения отдельного шествия русских учащихся было выбрано 30 апреля 1917 г. Демонстрация была согласована с милицией (так назывались органы правопорядка, организованные Временным правительством), и ожидалось, что она пройдет в лояльном духе – с лозунгами в поддержку новой власти по доведению войны до победного конца. Шульгина, монархистка по убеждениям, также считала, что русская национальная консолидация сейчас важнее, чем открытые монархические лозунги. Но все пошло не так, как задумывалось…

Одной из организаций, планирующей участвовать в шествии, был Южно-Русский союз молодежи (ЮРСМ). Его лидер – Борис Соколов – учился в 7-м классе коллегии Павла Галагана. Это был, по общему признанию, рано развившийся мальчик, самолюбивый, жаждущий деятельности и не сознающий опасности. Впрочем, почти вся киевская молодежь была настроена максималистски и не хотела смириться с отречением царя, а взрослых считала трусами. Даже средний сын Шульгина Вениамин после известия о том, что отец принял отречение Николая II, заявил, что никакого другого императора не хочет и вообще убежит из «изменнического дома». Настроения многих других гимназистов-киевлян были аналогичными. За день до шествия стало известно, что организация Соколова планирует идти под монархическими лозунгами.

Утром 30 апреля участники шествия стали собираться на Михайловской площади. Учащиеся строились в колонны по гимназиям, разворачивали бело-сине-красные флаги. Среди них был и старший сын Шульгина – Василид, ученик Первой (Императорской Александровской) гимназии. Он, кстати говоря, был одноклассником Николая Булгакова – младшего брата Михаила Булгакова и прототипа Николки Турбина из «Белой гвардии».

Члены ЮРСМ пришли с двумя плакатами: одним большим – «Единая неделимая Русь», и другим поменьше – «Конституционная монархия». Кроме того, на этом же плакате сзади было написано слово «Царь». Екатерина Григорьевна попыталась отговорить Бориса Соколова от его намерения, пригрозив, что она больше не будет предоставлять страницы «Киевлянина» для объявлений ЮРСМ, если он к ней не прислушается. Угроза подействовала, и плакаты были убраны. Но затем ситуация вышла из-под контроля: оказалось, что юнкера одного из училищ принесли не только русские флаги, но и один «жовто-блакитный» с надписью: «Хай живе вiльна федеративна республіка!». Возмущенные этим «соколята» заявили, что тогда ЮРСМ понесет и свои плакаты. Сотрудники милиции с целью недопущения беспорядков приняли решение разделить демонстрацию на две части: вперед пустить «монархистов», а за ними – на некотором отдалении – всех остальных. На всем протяжении шествия эти две группы то расходились, то вновь объединялись. Колонны двинулись по Большой Владимирской улице, мимо памятника Богдану Хмельницкому, затем свернули на Бибиковский бульвар, прошли Нестеровскую и Фундуклеевскую улицы и вышли на Крещатик.

Сколько было человек в «монархической» колонне? Сам Соколов утверждал, что в его колонне шло 350 человек. Левые газеты писали про 200 человек в «монархической» колонне (с учетом присоединившихся родителей учащихся) и около 250 – во второй, идущей только с русскими флагами. По всей видимости, истина где-то посередине. Основу «монархической» группы составляли учащиеся частной гимназии Михаила Стельмашенко, священника и педагога. Представлены также были учащиеся Первой (Императорской Александровской) гимназии, в которой учились дети Шульгина и многих близких к «Киевлянину» лиц. Члены ЮРСМ несли свои плакаты, несколько   триколоров и один бело-сине-красный флаг с двуглавым орлом, принесенный учащимися гимназии Стельмашенко. По ходу шествия к колонне присоединялись и посторонние люди – пожилой генерал, офицеры, вольноопределяющиеся, какие-то дамы.

Реакция публики была разной: многие приветствовали колонну с восторгом, другие же, в основном солдаты из революционных полков, были настроены резко негативно и угрожали участникам расправой.

Наконец недалеко от Думской площади (ныне здесь расположен  Майдан Незалежности) группа солдат и рабочих с криками «Не допустим контрреволюции!» кинулась к колонне, желая отобрать «конституционно-монархический» плакат. Завязалась драка. Гимназисты отчаянно отбивались. Подоспевшая милиция развела враждующие стороны, и конец демонстрации прошел мирно. В итоге никто не пострадал, если не считать ссадин и ушибов. В драке был порван один флаг, но плакаты ЮРСМ смог отстоять.

Обстановка в городе после окончания шествия была напряженной: революционные солдаты пошли громить гимназию Стельмашенко, в которой, по их сведениям, были спрятаны «монархические» плакаты. Предотвратить разгром гимназии удалось лишь благодаря энергичным действиям начальника киевской милиции Лепарского. Несколько дней продолжалась истерика в левой и либеральной прессе: журналисты на все лады обсуждали «вылазку темных сил». Сотрудник «Киевской мысли» Всеволод Чаговец отмечал, что произошедшее – «преступление», и требовал установить тех, по чьей инициативе появились на шествии «контрреволюционные лозунги»: «Если это лица посторонние, не имеющие прямого соприкосновения со школой, – они должны быть изолированы от общения с детьми. Если эти лица причастны к школе – учителя или даже начальники школ, – они должны понести тяжелую ответственность за недопустимый политический эксперимент…»

Екатерина Григорьевна  Шульгина вспоминала, что из Киева полетели телеграммы в Москву и Петроград с жалобами на «вылазку контрреволюционеров», которой руководила жена члена Думы Шульгина. Вскоре прибывшие столичные журналисты разобрались, что Шульгина, а тем более ее муж, ни при чем, а само происшествие было следствием самодеятельности группы гимназистов. Скандал вышел громкий, на всю Россию, но какого-то продолжения не получил, а постоянно происходившее «углубление» революционного процесса и бедствия, обрушившиеся как на страну в целом, так и на Киев в частности, заставили забыть о «монархической демонстрации».

Прошло полтора года. За это время власть в Киеве сменилась несколько раз – после ноябрьских боев 1917 г. он стал столицей Украинской народной республики, затем в январе – феврале 1918 г. испытал на себе красный террор в исполнении советских войск Муравьева. Вскоре пришли немцы, сначала изгнавшие большевиков, а затем сместившие недееспособное правительство украинских социалистов. У власти оказался немецкий ставленник – гетман Павел Скоропадский, а Киев стал столицей марионеточной «Украинской державы».

В ноябре 1918 г., после того как стало очевидно поражение немцев в мировой войне, киевские гимназисты с восторгом восприняли манифест гетмана о федерации Украины и России и массово пошли записываться в добровольческие дружины для защиты города от наступающих войск самостийников во главе с Симоном Петлюрой. Участник апрельской монархической демонстрации, ученик Первой гимназии Борис Машталер вспоминал, что «подавляющее большинство класса решило записаться в добровольческую дружину. Из 50 человек пошло человек 35. Это была безрассудная авантюра. Меня не было в их числе только благодаря энергичному противодействию родителей, а рвался всей душой». В то время как взрослые стремились избежать мобилизации, в то время как офицерство, плохо разбиравшееся в политике, было дезориентировано конфликтом между Скоропадским и Деникиным, киевские гимназисты, восторженные и экзальтированные, пошли на защиту – нет, не гетмана! – своего родного города от наступающей анархии. «Россия есть, пока за нее борются», – сказал однажды Василий Шульгин. Прежней России в тот момент не было, но киевские гимназисты-добровольцы, формально состоявшие на службе у гетмана, сражались не только за русский Киев, но и за нее – «единую и неделимую».

Журналист Иван Лукаш так описывал свое впечатление от общения с добровольцами: «Короткие желтые полушубки. Винтовки через плечо. Седые походные мешки и грозные каски с трехцветной лентой на литом двуглавом орле. Мальчики-солдаты… Ведь все это, вероятно, игра? Вы понимаете, – игра… И эти каски, и караулы, и транспорты, и дозоры для них, восторженных и юных, – только игра. Ну вот, – точно оживилась страница Майн Рида, точно перелистываются занимательные главы романов Купера или Жюля Верна, увлекательные, полные потрясающих приключений “на суше и на море”. Но они так остро и глубоко увлечены этой тревожной игрой, что на старый бойскаутский клич: “Скаут, будь готов!” – все они отвечают бестрепетно, дружно, от всего сердца: “Я всегда готов”».

В этот раз, в отличие от событий апреля 1917-го, все окончилось трагически. Гетман отрекся от власти, командование добровольцев сбежало, город был сдан петлюровцам практически без боя. Чуть ли не единственным исключением было сражение в пригороде Киева – Софиевской Борщаговке, в котором 25 гимназистов и студентов из «Георгиевской (Орденской) дружины» противостояли намного превосходящим силам петлюровцев. Среди дружинников был и старший сын Шульгина Василид. «Орденцы», не получив от сбежавшего начальника приказа отступать, отказались покидать позиции и погибли все до единого. «Безрассудно смелая и безрассудно глупая проделка»…

После падения Киева некоторые из участников добровольческих дружин бежали в Одессу, поступили в формирующиеся белые части, в составе которых уже летом 1919 г. принимали участие во взятии Царицына, Полтавы и Киева. Многие оставшиеся в Киеве старшеклассники поступили в белые войска осенью 1919 г., участвовали в боях против большевиков под Вышгородом, затем отступали до Одессы. Среди них был и средний сын Шульгина – Вениамин, служивший сначала в Днепровской речной флотилии, а затем поступивший в Марковский полк, и уже в 1920 г., при одном из последних боев перед эвакуацией из Крыма, раненый, он попал в плен к красным. В Белой армии оказался и «александровец» Николай Булгаков, защищавший Крым в рядах юнкеров Сергиевского артиллерийского училища, а затем эвакуированный в Галлиполи.

После Гражданской войны в эмиграции оказались и некоторые другие герои нашего рассказа – так, например, следы организатора Южно-Русского союза молодежи Бориса Соколова в середине 1920-х гг. обнаруживаются в Югославии. Подавляющая  же часть киевских старшеклассников погибла на фронтах Первой мировой и Гражданской войн, сражаясь за «единую и неделимую Россию». Историк Николай Полетика, учившийся в Первой киевской гимназии, вспоминал, что из его класса, в котором было 32–33 ученика, к началу Второй мировой войны в живых осталось лишь 4 человека. Небольшой, с точки зрения истории, эпизод с «монархической демонстрацией» просто позволяет лучше понять, во что верила киевская русская молодежь начала XX в. и за что она была готова идти на жертвы.