10 января 2017 Из России с любовью

Как знаменитый французский литератор Теофиль Готье развенчал «черную легенду» о России

Известный французский литератор Теофиль Готье первым среди европейских писателей, посетивших Россию, написал книгу, которая развенчивала «черную легенду» о нашей стране, противостояла скептикам и русофобам.

Готье был идеологом приверженцев «искусства для искусства»: на действительность он предпочитал взирать «с парнасских высот». Во времена императора Александра II в России его cтихи были известны немногим и только по французским публикациям. А знаменитый приключенческий роман «Капитан Фракасс» в русском переводе выйдет только в 1895 г. В русских журналах о нем только мимоходом упоминали в обзорных статьях: «Его стихи похожи на чекан самой тонкой работы Бенвенуто Челлини». Известность в России придет к нему только в годы Серебряного века, когда влияние Готье испытает не только самый вдумчивый его поклонник Николай Гумилёв, написавший о нем очерк и много его переводивший, но и маститые Иван Бунин, Максимилиан Волошин, Валерий Брюсов…

Три мушкетера

«Нужно проездиться по России» – вряд ли французские писатели знали этот гоголевский завет, но выполняли его не без усердия. В XIX веке, после Наполеоновских войн, по России в разное время путешествовали три знаменитых французских литератора. Первый – пострадавший от революции маркиз Астольф де Кюстин. В 1839 г. император Николай I пригласил его в Россию. В Петербурге французского аристократа принимала императорская семья, с ним многократно беседовал сам самодержец, а его супруга, императрица Александра Федоровна, и старший сын, престолонаследник Александр (будущий император Александр II), даже несколько раз водили гостя с экскурсиями по столичным достопримечательностям. Снабжали его и деньгами – и неспроста. Николай видел в писателе своего агента, который расскажет Европе о великой России, о благоденствующей державе, о ее справедливом монархе. Схожую роль сыграл при Екатерине Великой Дидро. Но обаять де Кюстина не удалось. Вернувшись во Францию, он выпустил книгу о России, да какую! Ее перелистала вся Европа.

Да, маркиз воздержался от прямой критики императора Николая, разве что зачем-то приписал царю ношение корсета. Но его памфлетные очерки о николаевской России пропитаны ненавистью к государственному устройству империи и неприятием самого русского характера. А еще там ощущается брезгливый страх перед «варварской» страной: «Движения людей на улицах показались мне скованными и принужденными; в каждом жесте сквозит чужая воля… повсюду царил унылый порядок казармы или военного лагеря». После такого конфуза в России побаивались французских литераторов. Их уже не ждали здесь с объятиями и субсидиями. И тут на сцену вышел второй из «большой тройки» – Александр Дюма, писатель с мировой славой. В России его пьесы ставились лишь с небольшим опозданием по сравнению с Парижем, а император Николай I послал Дюма перстень с собственным вензелем. Впрочем, роман «Учитель фехтования», в котором Дюма коснулся темы декабристов, был запрещен в России. Автор «Трех мушкетеров» приехал в Россию по приглашению известного мецената графа Кулешева-Безбородко. Покидая родину, писатель весело пообещал своим соотечественникам побывать в гостях у самого Шамиля (французы любили посудачить об ужасах Кавказской войны). Шумный, неугомонный Дюма промчался по России как ураган – с лета 1858 до февраля 1859 г. Необычайно плодовитый, он писал о России немало и в разных жанрах. Тут и путевые заметки, и оперативные репортажи, и романы, и любопытные исторические очерки. Все-то его интересовало, а особенно политика.

Приезд Александра Дюма сопровождался ажиотажем вокруг него  почтеннейшей публики. «Весь Петербург в течение июля только и занимался господином Дюма», – посмеивался Иван Панаев, один из издателей «Современника», самого влиятельного в ту пору литературного журнала. Посмеивался, но и сам бегал за автором «Трех мушкетеров», как за жар-птицей. Не отставала и Белокаменная. В московском загородном увеселительном саду «Эльдорадо» в честь прославленного писателя был устроен праздник «Ночь графа Монте-Кристо» с великолепной иллюминацией и фейерверком.

Дюма рассказывал французскому читателю о России не без остроумия. Его путевые заметки пестрели афоризмами: «Никогда не заглядывайтесь на вещь, принадлежащую русскому человеку: сколько бы она ни стоила, он вам ее непременно подарит!», «Россия – это громадный фасад. А что за этим фасадом – никого не интересует. Тот, кто силится заглянуть за фасад, напоминает кошку, которая, впервые увидев себя в зеркале, ходит вокруг, надеясь найти за ним другую кошку». Дюма отмечал любовь русских людей к истории – в особенности к временам Петра Великого: «В этом благоговении к прошлому – великое будущее!» Не в последнюю очередь Дюма обращал внимание на казнокрадство и мздоимство чиновников-стяжателей: «В России невозможно, как говорят у нас в народе, поужаться в тратах; здесь всякая трата неизбежно переходит в растрату, и, однажды начав, здесь никак не могут остановиться». Его интересовали судьбы гонимых вольнодумцев, занимал польский вопрос, а также адюльтеры в высшем свете. По сути, сочинения Дюма о России немногим отличались от сочинений де Кюстина. Разве что жизнелюбия у литературного мушкетера было побольше, а желчи – поменьше.

Снег, икра и византийское искусство

Вскоре в Петербурге появился третий француз. Промозглой осенью 1858-го Теофиль Готье закончил недолгое морское путешествие из Любека в Кронштадт и высадился прямо в Северной Пальмире.

Готье никогда не гнался за популярностью, и шумихи вокруг его путешествия не наблюдалось. «Он явился к нам тихо, скромно, не так, как пресловутый Дюма-отец. ˂…> …Знакомится с нами исподволь и пишет только о том, что успел изучить основательно. Мы могли бы, правда, описать наружность г. Готье, но кто же не знает этой умной, покрытой густыми волосами головы? Литография Лемерсье разнесла эту голову по всему свету», – писали «Санкт-Петербургские ведомости».

И Россия его не разочаровала, хотя и не озолотила. Де Кюстин, Дюма, Готье… Последний из этой «большой тройки» был, пожалуй, самым романтичным и бескорыстным путешественником. Он ценил собственную свободу, держался поодаль от политических игр. И де Кюстин, и Дюма искали общий язык с властью, а также с оппозицией, с российскими чиновниками, с их оппонентами из Парижа. Готье во взаимоотношениях с монархами и министрами сохранял почтительную дистанцию, а вместе с нею и собственную независимость. Другое дело, что Готье намеревался пропагандировать недооцененное русское искусство в Европе и надеялся, что эти его труды не останутся без вознаграждения. Приходилось думать и о хлебе насущном…

Во время путешествия Готье отправлял краткие и изящные репортажи в парижскую газету «Moniteur Universel» («Универсальный вестник»). К его чести, он не выискивал, в отличие от Дюма, сенсаций и кровавых легенд на потеху читателям. Для многочисленных читателей почтенной газеты он первым показал некарикатурную и добродушную Россию – загадочную страну, с которой хочется дружить. И это – через несколько лет после Крымской войны, когда на Западе было принято рассуждать о России с негодованием. Русофобия к тому времени уже существовала, как и само явление агрессивного страха перед Россией.

Человек – это стиль. К Готье это правило применимо как ни к кому другому. Однажды на балу ему довелось увидеть русского императора. Готье ограничился очень точными и правдивыми, но далекими от политической остроты наблюдениями: «Александр II одет в элегантный военный костюм, выгодно выделявший его высокую, стройную фигуру. Это нечто вроде белой куртки с золотыми позументами, спускающейся до бедер и отороченной на воротнике, рукавах и внизу голубым сибирским песцом. На груди у него сверкают ордена высшего достоинства. Голубые панталоны в обтяжку обрисовывают стройные ноги и спускаются к узким ботинкам. Волосы государя коротко стрижены и открывают большой и хорошо сформированный лоб. Черты лица безупречно правильны и кажутся созданными для медали…»

Он приглядывался не только к царям, но и к работникам. Готье – совсем как Тургенев – увидел в повадке русского мужика достоинство и благородство и отметил глубину «раскола» между образованным классом и крестьянством: они выглядели как представители разных народов. Как он внимателен к деталям! «Но мужик верен своему тулупу, как араб – бурнусу. Раз надев, он уже его не снимает: это ему и одеяло, и кровать. Таким образом, эта одежда скоро замусоливается, засаливается, начинает блестеть и принимает цвет битума… ˂…> Но ...русский мужик чист под грязными своими лохмотьями, ибо он каждую неделю ходит в баню. У русских мужиков мягкие, умные лица, а вежливое их обращение должно бы устыдить наших грубиянов носильщиков». Русская чистоплотность поразила европейца. «В Париже не найдется красотки, тело которой было бы чище, чем у мужика, вышедшего из бани. Самые бедные в России моются не реже одного раза в неделю, а стоимость мыла составляет копейки».

Две рубашки и варежки самоедов

Петербург его воодушевил, а Москва заворожила. Готье часами бродил по Кремлю, подробно изучая все залы причудливого дворцового комплекса. «Это не греческий, не византийский, не готический, не арабский, не китайский стиль – это стиль русский, московский. На земле нет более свободной, своеобразной, независимой от правил – словом, более романтической архитектуры, которая с такой фантазией сумела бы осуществить свои безумные капризы», – писал Готье в «Путешествии в Россию». Кстати, в Кремле и на центральных московских улицах в те времена было запрещено курить. Напомним для контраста впечатление де Кюстина: «Сатанинский памятник зодчества – Кремль, который не удалось взорвать Наполеону».

Снег для Готье был поэтическим символом чистоты и красоты. Раньше он видел его только на альпийских вершинах. Россия была щедра на снегопады – и наш парнасец благоговел перед северной стихией. И вот в разгар зимы Готье решил съездить в Лавру… Ночной мороз достигал 32 градусов. Две рубашки, два жилета, две пары брюк, на ноги шерстяные чулки и меховые сапоги до колен, на голову – бобровая шапка, на руки – «настоящие варежки самоедов, у которых отделен только один палец». И сверх всего широченная меховая шуба с воротником и вязаный шарф. В таком виде он устроился в кибитке – и отправился по Ярославскому тракту в Троицу.

Конечно, Готье не мог за несколько месяцев путешествия постичь русский характер, но его проницательность сделала бы честь любому культурологу. Например, он подмечает, что в России любят подновлять и перекрашивать старые храмы и терема. Во Франции другая мода – там стараются подстарить дома, а в России – освежить.

Он вернулся во Францию в марте 1859-го, а через два года снова приехал в Россию. На этот раз ему удалось посетить Нижегородскую ярмарку. Вторая поездка в Россию принесла Готье не только впечатление об эпохе Великих реформ в северной империи, но и некоторые финансовые разочарования. В Петербурге, в министерстве народного просвещения, кто-то кому-то передал, что Готье высказал скептическое мнение о русской иконописи. Вероятно, его всего лишь не так поняли. Но разбираться не стали, а просто отказали ему в работе над многотомным изданием «Сокровищ древнего и современного русского искусства». На этот гонорар он всерьез рассчитывал…

Холодной осенью 1861-го, по первому снегу, он навсегда покидал Россию, не затаив злобу на страну царей и монастырей. «Он последний верил, что литература есть целый мир, управляемый законами, равноценными законам жизни, и он чувствовал себя гражданином этого мира. Он не подразделял его на высшие и низшие касты, на враждебные друг другу течения. Он уверенной рукой отовсюду брал, что ему было надо, и все становилось чистым золотом в этой руке», – писал Гумилев. И верно. Готье сохранил свою Россию и представил ее европейскому читателю, не считаясь с политической конъюнктурой. Россия Готье оказалась вовсе не «темным царством», вовсе не «империей зла». Он вернулся из России с любовью к нашей Родине и открыл Европе страну высокой самобытной культуры, сказочную заснеженную империю.