09 мая 2017 Оккупация. Как выживали под германской властью

Для абсолютного большинства наших сограждан, оказавшихся на оккупированной гитлеровцами территории, повседневная жизнь превратилась в выживание. Слово, которое чаще всего встречается в их воспоминаниях об оккупации, – страх. «Было страшно, когда отец приходил домой и срочно отправлял старших сестер по дворам, где были дети старше 16-ти лет, чтобы предупредить об облавах, которые периодически устраивали немцы и полицаи с целью угона молодежи в Германию. Страх, что нас выгонят зимой из сарая, где жила наша семья, так как дом занимали немецкие солдаты, страх, что отца расстреляют за связь с партизанами».

Еще одно часто встречающееся слово – голод. Нехватка продовольствия вела к тому, что его пытались раздобыть всяческими способами. Знаменитая актриса Людмила Гурченко в своей книге «Аплодисменты, аплодисменты» пишет о том, как она за миску супа пела немецкие песенки солдатам: «Голос мой дрожал. Я давно не пела во все горло. А мне так необходимо было сейчас петь! Петь! Петь! С разных концов двора раздались нестройные аплодисменты. И этого было предостаточно… Ах так? Так нате вам еще! Только спокойно!

Ду грюнст нихт нур цур зоммерцайт,

Нейн, аух им винтер, венн эс шнайт,

О, таннэнбаум, о, таннэнбаум,

Ви грюн зинд дайнэ блэттэр…

Несколько немцев подошли к железным трубам, чтобы посмотреть на русскую девочку, которая хоть и неправильно, но пела на их языке… Домой я принесла полную до краев кастрюльку вкусного, жирного фасолевого супа! Ничего! Завтра возьму кастрюльку побольше!»

В оккупированных городах и деревнях дети наравне со взрослыми много и тяжело работали. Вот еще одно воспоминание: «Время было тяжелое, голодное и холодное. Мы, подростки, как могли, работали: пахали и бороновали землю, в основном на коровах, потому что почти все лошади (тракторов не было вообще) были "мобилизованы" или в Красную армию, или использовались немцами на свои военные нужды. Мы косили сено, пасли скот, который остался, работали со своими родителями на огородах, чтобы как-то прокормиться и не умереть с голоду».

Сельским жителям было немного легче, чем жителям городов: и в предвоенные годы многие колхозники жили за счет своих приусадебных участков – у горожан такой возможности не было. Однако некоторые хотели не просто выживать, а жить. И жить хорошо. 

Еще в 1932 г. было принято постановление ЦИК и СНК СССР «О борьбе со спекуляцией». Если Уголовный кодекс 1926 г., принятый в годы нэпа, трактовал спекуляцию как «злостное повышение цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок», то в документе 1932 г., в связи с переходом к административно-распределительной экономике, спекуляция стала пониматься как «скупка и перепродажа товаров с целью извлечения прибыли». За это полагалось лишение свободы на срок от 5 до 10 лет без права на амнистию.

Таким образом, ни о каком легальном частном бизнесе в Советском Союзе речь идти не могла. Немецкие пропагандисты старались извлечь для себя максимальную пользу из этой ситуации. Они отлично понимали, что для относительно полного использования экономического потенциала оккупированных районов нужно было добиться хотя бы минимальной поддержки со стороны местного населения. В документах командования немецкой армии разъяснялось: «Чтобы добиться здесь наивысшей производительности, необходимы добрая воля и готовность к труду самого населения как помощника в деле восстановления страны».

Оккупационные власти ликвидировали существовавшие при советской власти артели и союзы кустарей. Было провозглашено восстановление частных кустарных предприятий. Кустари, не получившие права иметь самостоятельное предприятие, могли объединиться в артели или товарищества. Для их организации требовалось разрешение оккупационных властей. Вступление евреев в артели было запрещено.

Перед кустарной промышленностью была поставлена задача выполнять для воинских частей ремонт обуви и обмундирования, изготовлять различный военно-хозяйственный инвентарь. Помимо военных заказов, кустари должны были снабжать местный рынок товарами широкого потребления, используя местное сырье и остатки военных материалов, в исключительных случаях выделявшихся германскими властями. Последнее делалось по настоятельной инициативе немецких пропагандистских служб, а также некоторых представителей оккупационной администрации. Этим путем оккупанты предполагали хотя бы отчасти удовлетворить спрос крестьян на предметы повседневного обихода, повысить покупательную способность денег и стимулировать добровольную продажу русскими крестьянами сельскохозяйственных продуктов.Систематические заявления в коллаборационистской прессе о том, что на подконтрольной немцам территории России создан благоприятный климат для предпринимательской деятельности, по большому счету, не соответствовали действительности. Действительно, в первые месяцы оккупации многие предприятия были переданы городскими управами в частные руки. Так, всего за месяц (с 3 сентября до 11 октября 1941 г.) городской управой Старой Руссы были проданы частным лицам городские строения, имеющие производственное значение, всего 36 строений на общую сумму 18 тыс. 400 руб. Здания продавались в большинстве случаев без осмотра и, соответственно, без составления технических расчетов по их приблизительной оценке. В результате этих действий некая госпожа Аксенова стала владелицей электростанции со всем оборудованием, а господин Васильев получил во владение гончарный завод.

Следственная комиссия, куда вошли представитель полиции и контролер городской управы, проверила правильность оценки 25-ти строений. Их осмотрели и установили действительную стоимость, с учетом размера износа и сохранности отдельных элементов зданий, по техническим нормам и ценникам 1932–1940 гг. Оказалось, что действительная стоимость этих объектов – 75 тыс. 400 руб.

Следствие установило случаи прямого злоупотребления со стороны должностных лиц, участвующих в совершении сделок. Выяснилось, что инженеры Дробницкий и Захаров произвели продажу городского имущества не по его действительной стоимости, а по приблизительной, явно заниженной. Все это стало возможным при активном участии городского головы Быкова, его заместителя Чурилова и завотделом снабжения Жуковского. Все они к началу этого разбирательства были освобождены от занимаемых должностей как не справившиеся с работой. Новоявленными капиталистами стали в большинстве случаев их родственники или друзья. Новый состав управы такое положение дел не устраивало.

По представлению полиции были аннулированы шесть сделок; 21 сделка оставлена в силе как не поддающаяся проверке из-за уничтожения объектов; по семи сделкам предлагалось потребовать доплату от покупателей.

Но заключение по этому делу было следующим: «Учитывая сложную обстановку военного времени, при которой протекала работа управы в первые месяцы после реорганизации, и принимая во внимание объяснение вышеперечисленных работников о том, что они руководствовались стремлением предотвратить расхищение построек населением, полагаю нецелесообразным применять суровые меры взыскания. Оставляю данный вопрос на рассмотрение начальника округа. Вместе с тем нахожу, что, во всяком случае, материальный ущерб должен быть возмещен лицами, причинившими вред интересам города».

Понятно, что близкие отношения с властью дают возможность если не избежать наказания, то, по крайней мере, максимально смягчить его. Но не все понимали эту прописную истину. У многих новоявленных бизнесменов очень быстро проснулось чувство вседозволенности. В экстремальных условиях вражеской оккупации они, жившие гораздо лучше своих ближайших соседей, почувствовали себя хозяевами жизни. Немцы очень быстро ставили подобных «новых русских» на место.

На территории России, подконтрольной захватчикам, имели официальное хождение как бывшие советские рубли, так и новые оккупационные марки. Новые деньги оценивались в десять раз дороже. Более того, они считались более надежными и престижными. В коллаборационистской газете «Новый путь» по этому поводу была опубликована статья «Чего хотела "левая нога" торговца Петрова»: «Для русского госпиталя у него купили три килограмма каустической соли. Плату хозяин потребовал только немецкими деньгами, и врачам буквально по пфеннигам пришлось собирать нужные марки. Во второй раз госпиталю понадобились 29 килограммов той же соли. Но на этот раз у врачей не оказалось ни одного пфеннига. Маленький хозяин был неумолим.

– Никаких червонцев, хочу только марки!

Здесь будут опущены взывания к совести, морали, долгу русского человека по отношению к народу. Напрасно!

Врачи ушли ни с чем.

А когда появился представитель охраны и напомнил, что такое ведение торговли противоречит правилам, Петров спокойно уверял, что никаких, собственно, противоречий нет, а поскольку советская система (в том числе денежная) не авторитетна у населения, – прошу марки. В заключение эта беседа так разволновала марколюба, что он нанёс ряд оскорблений в адрес охраны и посчитал разговор оконченным.

Но не считал этот разговор оконченным следователь, не мог считать оконченным потому, что частная торговля не есть этакая автономия – "чего хочет моя левая нога". Извините, гражданин торговец, – прежде всего, интересы общие, интересы государства, а потом – свои.

Никому не позволено в служебное время оскорблять представителей охраны. Ведь перед этой организацией стоят огромные задачи создания порядка и борьбы со всякими нарушениями прав населения. Тот, кто не хочет или не может этого понять, мешает жить и работать своему городу, – должен быть сурово наказан.

И Петрова наказали.

И как бывает с маленькими детьми, которые нашалили и которых за это ведут в угол, – взрослый дядя Миша расплакался и, чтобы не встать коленками на горох, написал челобитную. В ней он всё объяснил "моей неопытностью в ведении торговых правил торговли", об оскорблении охраны наивно сообщил: "Не понял, что это был помощник начальника охраны" и челобитную окончил словами: "Прошу извинить".

…Решительным почерком, синим карандашом, на последней странице этого дела значится резолюция: "За нарушение правил торговли Петрова М. Д оштрафовать на 1.000 рублей". Получил по заслугам!»

Как известно, немцы всегда были большими поклонниками порядка. Многих наших соотечественников это даже радовало. И они пытались открыть свой бизнес честным и легальным путем: получали патенты, разрешение властей на занятие той или иной формой деятельности. Про первые успехи «ударников капиталистического труда» радостно рапортовала коллаборационистская пресса. Но нацистский национал-социализм никак не планировал обогащения славянских «унтерменшей». И если маленькие частные магазинчики могли еще как-то существовать, не привлекая интереса со стороны германских властей, то более успешные бизнес-проекты ждала печальная судьба.

В Старой Руссе и Пскове, Великих Луках и Смоленске ситуация развивалась совершенно одинаково: после того как на предприятиях начинался успешный производственный процесс, все они быстро оказывались под полным немецким контролем. Всех русских рабочих с хлебокомбината уволили и заменили их на немецких солдат, которые стали снабжать хлебом исключительно вермахт. Табачная фабрика, имевшая значительный запас сырья, оставшегося с довоенного времени, также стала использоваться для нужд германской армии. Ресторан получил вывеску с надписью: «Только для немцев». В этих условиях новоявленным хозяевам было объявлено, что «частная собственность, безусловно, незыблема... Но русские предприниматели смогут полностью воспользоваться плодами своих трудов только после победы над большевизмом».

Реставрация рыночных отношений, объявленная оккупационными властями, оказалась пропагандистской фикцией.