09 мая 2017 Фильтрация

Судьба советских солдат и офицеров после плена

В Великой Отечественной войне СССР понес огромные людские потери, споры о точном размере которых продолжаются до сих пор. Сложно установить, сколько советских военнослужащих оказалось во вражеском плену, называются цифры от 4,2 до 6,3 миллиона человек. Однако злоключения доживших до воссоединения с Красной армией не ограничились адом нацистского плена и концлагерей – в СССР они стали жертвами политических репрессий. Такой юридический статус бывшие пленные получили по указу президента России от 24 января 1995 г.

Что же на самом деле ждало на Родине людей, побывавших в германском плену? В чем состояла так называемая фильтрация – система проверки бывших советских военнопленных органами государственной безопасности СССР?

Впервые проблема проверки и осуждения военнопленных возникла только накануне Второй мировой войны. После боёв на Халхин-Голе 89 военных подверглись проверке, после которой 8 были расстреляны, а 30 человек приговорены к заключению от 5 до 10 лет. Всех состоявших в партии исключили из неё, а командиров уволили из армии.

Итоги Зимней войны с Финляндией оказались для СССР более тяжелыми: в шпионаже были обвинены 414 человека, а остальные 4354, на которых, по словам шефа НКВД Л. П. Берии не было «достаточного материала для предания суду», Особым совещанием были осуждены на заключение сроком 5 или 8 лет. Репрессий избежали 450 человек. Так к началу Великой Отечественной советская власть выработала основы отношения к бывшим пленным – их подвергали заключению за сам факт плена.

Катастрофический для СССР ход боевых действий в 1941 г. привёл к тому, что многие солдаты и офицеры попали в окружение и в плен, другие бежали и пробивались обратно к своим частям. Действовавшие в армии органы госбезопасности получили указание вести тщательную проверку всех таких людей. К осени в ближайшем тылу на ряде фронтов стали создаваться специальные пункты для сбора, быстрой проверки и распределения по частям вышедших из окружения и бежавших из плена.

В декабре 1941 г. Красная армия перешла в контрнаступление под Москвой, впервые освобождая от противника значительные территории. Здесь были попавшие в окружение и бежавшие из плена красноармейцы, которые не смогли или не захотели переходить линию фронта. Для них по инициативе НКВД в конце декабря начали создаваться сборно-пересыльные пункты в ближайшем тылу для отправки в специальные лагеря НКВД на проверку. Но здесь сказался рационализм власти: против подавляющего большинства попавших в спецлагеря – как в годы войны, так и после её окончания –  органы госбезопасности не выдвинули никаких обвинений.

В 1942 г. фильтрация в лагерях шла особенно быстро ввиду острой потребности армии в пополнении. В это время отправка в спецлагеря красноармейцев, побывавших в плену, имела одну цель – выявление реальных шпионов.

Начиная с 1943 г. первостепенной стала задача трудового использования бывших военнопленных, в связи с чем возле объектов промышленности открываются все новые лагеря. Производственный план становится законом, а залогом его выполнения – вывод на работы достаточного количества людей и выполнение ими нормы. Это привело к задержке людей в спецлагерях безо всякой связи с фильтрацией. Для многих перспективой стало не попасть на фронт, а стать «вольнонаёмным» кадром обслуживаемого лагерем предприятия.

На первых порах бывшие пленные и окруженцы мирились с лагерным режимом как с необходимым условием выявления врага. Но после к нему прибавился изнуряющий труд, да и о сроках окончания проверки никто ничего не говорил. «Срок заключения никому не известен, а это не легче расстрела», – жаловались оказавшиеся в такой ситуации люди. «Нас кормят плохо и на работу гоняют, ежедневно 12 часов работаем, если на работу не пойдешь, то в тюрьму сажают, мы находимся в лагере заключенных и обращение с заключенными какое, вы должны сами знать» – пытался сообщить в письме своим родным один из проходивших проверку.

Впрочем, положение узников спецлагерей не слишком сильно отличалось от условий, в которых впроголодь жил работающий на износ советский тыл. В некоторых отношениях бывшим пленным и окруженцам даже «повезло»: так, снабжение от Наркомата обороны и приписка к заводским столовым гарантировали им питание, пусть зачастую и сомнительного качества. Что действительно отличало их от прочих тружеников тыла, так это особые стимулы к труду.

В условиях начавшихся побегов из лагерей на фронт работники политотделов НКВД вспомнили, что советский воин не сдаётся в плен, и решили привить фильтруемому контингенту чувство вины. Согласно одному из лагерных отчётов, заключенным «повседневно разъясняется, что прошлые ошибки они могут загладить только самоотверженным трудом по производству вооружения для Красной армии». С присущей пропаганде методичностью в людей вдалбливали идею об их «вине перед Родиной», что, как представляется, в психологическом плане было едва ли не страшнее прямых репрессий. Типичным было отчаянное высказывание одного из проверяемых: «Если меня считают виновным, пусть судят, а не чувствуя за собой никакой вины, я не хочу под конвоем работать и жить».  

Получается, что в годы войны в спецлагерях многие бывшие пленные и окруженцы прожили в режимных условиях, занимаясь принудительным трудом, год и более, и в течение этого времени от них требовалось признавать себя виновными перед обществом, после чего они были переданы в кадры промышленности с ограниченной свободой передвижения. Формула «успешно прошли проверку» в их отношении звучит формально верно, но умалчивается о том, что они пережили в ходе этой проверки и какова была их дальнейшая судьба – неизвестно, сколько их было арестовано в дальнейшем бдительными местными органами госбезопасности.

Откровенно цинично звучит формула об «успешности» проверки в отношении офицеров. Приказ наркома обороны И. В. Сталина (Джугашвили) от 1 августа 1943 г. предписывал создать и использовать отдельные штурмовые стрелковые батальоны «на наиболее активных участках фронта... в целях предоставления возможности командно-начальствующего составу, находившемуся длительное время на территории, оккупированной противником, и не принимавшему участия в партизанских отрядах, с оружием в руках доказать свою преданность Родине». Всего за годы войны в эти соединения было направлено 29 тысяч офицеров, а характер их использования был схож со штрафными частями – потери были огромны. Офицерского звания штурмбатовцев не лишали, а выжившие в течение двух месяцев или раненные в бою возвращались в армию на офицерскую должность. Командиры не могли не догадываться о сути этих соединений, но свою проверку в спецлагере считали настолько «нормальной», что заваливали начальников лагерей рапортами с просьбой как можно скорее отправить их в штурмовые батальоны.

Однако значительная часть красноармейцев после проверки в лагере, занимавшей несколько месяцев, отправлялась в действующую армию. Но на этом их злоключения не закончились: фронтовые особисты и смершевцы по собственной инициативе постоянно вызывали их на допросы, прикрепляли стукачей, могли провоцировать на «антисоветское» высказывание или действие. Такой факт биографии, как плен, был, выражаясь языком органов, «зацепкой», которую можно было превратить в следственное дело. Мелкие «грехи», допустимые для других военнослужащих, были непростительны для бывших пленных. Как сказал одному из них работник органов, «если бы на тебе хоть одно пятно было, я бы тебе житья не дал».

Не обладая статистикой, можно лишь предполагать масштабы арестов среди лиц, уже проверенных в спецлагерях (такие случаи известны). Но в ситуации, когда пропаганда говорила о невозможности попадания в плен, все вернувшиеся из него определённо подвергались постоянной дискриминации: отправке в строительные батальоны, исключению из партии, лишению наград и невозможности получить новые, равно как и очередные воинские звания. Следует уточнить, что эти меры, видимо, не были сознательной частью государственной политики, но в каждом случае являлись решениями конкретных людей, основанными на личной неприязни к пленным. А антипатия эта брала истоки и подпитывалась заявлениями пропаганды о невозможности плена для советского воина.

В целом пребывание в спецлагере не влияло на отношение окружающих к военнослужащему, ведь на нем уже стояло клеймо «был в плену». Вышеназванные формы дискредитации и недоверия полностью распространялись и на тех пленных и окруженцев, кто никогда не был в спецлагере. В начале 1943 г. ГКО дало командующим фронтами право вести на сборно-пересыльных пунктах быструю проверку пленных и окруженцев и немедленно зачислять их в действующие части, а в лагеря направлять только «подозрительных». Военные активно пользовались этой возможностью: по данным Министерства обороны, 939 700 человек, считавшихся пропавшими без вести, были вторично призваны в годы войны с ранее оккупированных территорий. В спецлагеря же до выхода Красной армии за границу СССР поступило около 355 000 военнослужащих. Разница между этими цифрами и будет числом пленных и окруженцев, прошедших фильтрацию вне лагерей НКВД. Фронтовые особые отделы стремились не отправлять пленных даже на сборные пункты, чтобы вывести «шпионов и предателей» на чистую воду самостоятельно, а армейские командиры не делали этого, чтобы сразу влить людей в свои части. Можно утверждать, что в годы войны большинство пленных и окруженцев никогда не были в спецлагерях.

В ходе начавшегося с конца 1944 г. возвращения советских граждан из Европы для проверки военнослужащих были созданы специальные запасные части, поэтому из более 1,5 миллионов только около 226 000 попали в спецлагеря и лагеря ГУЛАГа, но не в качестве заключённых, а для прохождения фильтрации и, разумеется, трудового использования в особых лагерных отделениях. Впрочем, запасные части и особенно рабочие батальоны для репатриантов по своим условиям часто мало отличались от лагерей.

Таким образом, признать политику государства к пленным в годы войны нормальной не позволяют несколько обстоятельства. Во-первых, это наличие откровенно репрессивной линии в отношении офицеров, длящееся для некоторых годами лишение свободы в ходе проверки и принудительный труд. Второе – неясность масштабов репрессий. Сегодня нельзя определить, сколько из арестованных в спецлагерях действительно были завербованы врагом и каков процент сфабрикованных дел. По сборно-пересыльным пунктам, армейским и запасным частям нет даже примерной статистики. Ясно лишь, что формула «успешно прошёл проверку» неверна в том плане, что проверку никогда нельзя было пройти полностью: стоило бывшему пленному попасться на глаза бдительному чекисту – и фильтрация начиналась заново.

Бесконечность проверки стала следствием главной черты политики: созданной властью идеологической обстановки, предполагавшей недоверие к пленным. В дальнейшем в СССР не предпринималось каких-либо попыток морально реабилитировать их. Это привело к превращению по меньшей мере около 2 миллионов человек в граждан «второго сорта», терпящих постоянную дискриминацию, от которых требовалось чувствовать себя «виновными перед родиной». В полной мере это сказалось на судьбах людей после войны. В мирное время для бывших пленных были закрыты многие двери, тяжело было найти хоть какую-то работу, до смерти Сталина им угрожал арест. Попавшие в плен в самом начале войны и вернувшиеся в СССР после её окончания даже не считались участниками боевых действий.

В итоге последствия акций сталинского режима по прямой и косвенной дискредитации и его бездействия по реабилитации бывших пленных не сводились к процентам арестованных в спецлагерях. Несмотря на реабилитацию, предубеждение к попавшим в плен в годы войны сохраняется в нашем обществе и сегодня.